– Расскажите о себе.

– Ну… я фотограф.

– Это… очень содержательно, – интервьюер смеется: у нее красивые серо-синие глаза, в которых под определенным углом проскальзывают фиолетовые блики. Я на секунду замираю, пытаясь запечатлеть в памяти пока еще неглубокие морщинки в уголках женских глаз и невыраженный контур губ.

Да, я фотограф. Ну, не в обычном понимании, нет. Это… немного сложнее, но я попробую объяснить.

Я умею видеть… разное.

Странно звучит, правда?

Меня как-то попросили отснять небольшой студийный постановочный фотосет под Америку шестидесятых – бесплатно, просто так, я бы просто потренировался, а они… Ах, да, я снимал молодую пару. Обоим было где-то чуть больше тридцати, очень невыразительные. Решили так поэкспериментировать, да. Раскрыться, с ее слов. Как ее звали?

А, да. Эм… кажется, Квинси? Нет, это город… Хм, не помню. Хах, мама всегда говорила, что если буду дымить, как паровоз, круглые сутки, то совсем остатки памяти потеряю. Собсно, вот оно, хаха!

Но, о чем мы… Я вообще не умелец рассказывать, поэтому не удивляйтесь, что я буду через строчку теряться. Моя подруга-психотерапевт очень советовала писать мемуары, чтобы разложить мышление по полочкам, чтобы буковка к буковке, слово к слову… А я так не особо умею. Умею картинками видеть, как режиссер.

Так вот. Ко мне пришла эта девушка… А, Карен! Карен. Невзрачная такая, глаза в пол смотрят, плечи опущены, какая-то побитая жизнью, как будто ее с детства – уж простите мне этот каламбур – лупили нещадно. Или еще чего похуже. Сказала, что знает мою подругу – как раз ту, психотерапевта – она ей посоветовала для «раскрытия» себя попробовать фотосъемку. Ну и девушка эта, Карен, хотела спросить, могу ли я ее отснять и сколько это будет стоить.

Я в то время очень мало снимал людей. Как-то выходило, что не снимал вообще. Все больше природу, горы там, очень индустриальные съемки любил в свое время. Животных и людей не любил – и снимать тоже. Но, отчего-то, ляпнул:

– Бесплатно сделаю.

Опыта с людьми у меня было немного (в целом), ну, я и подумал, что если выйдет не очень, то хоть придираться не станет. Позже выяснилось, что фотосет она хотела совместный – со своим молодым человеком, на память.

– Хорошо, приходите, я все подготовлю.

И вот, настал день съемку… Какие же они были зажатые, боже мой, кто бы знал! Парень-то под стать ей: вялый, безэмоциональный, холодный, закрытый – как будто она его на кладбище нашла, и без черной магии тут не обошлось. Позы все выходили жутко неестественными. Что же, в каком-то смысле это была и моя вина – ну, не умел я с людьми общаться, не знал, как их к съемке подготовить!

А потом… Потом мне что-то ударило в голову.

Я как-то откопал старый проигрыватель для винила, который мне достался еще от бабушки и пылился на этой самодельной студии вместе с остальным хламом. И пластинки.
И включил старый, богом забытый, покрытый тоннами пыли джаз.

И они расцвели.

Знаете, я… у меня нет детей. В тот день я смотрел на них и чувствовал в груди что-то совершенно незнакомое – нечто, чего я не смогу объять руками и понять умом. Порыв, эмоции, которые – как я думал – можно испытывать лишь к собственным детям, и потому не мог распознать их и хоть как-то описать внутри своей крошечной и закостеневшей башки. Я поймал себя на мысли, что Бог, если он есть, возможно… чувствует что-то похожее при взгляде на нас. И это чувство – невероятное, потрясающее – какая-то дикая смесь гордости, экстаза, доброты, заботливого снисхождения… И безмерной, бездонной любви, которая заполняет каждый уголок твоего сердца.

Мир застыл. Он держал ее за талию так нежно, так… бережно. Все его естество было направлено в этом мгновении лишь на то, чтобы защитить ее. И его глаза продолжали повторять эту внутреннюю мантру снова и снова: под ресницами застыл взгляд с позолотой, в котором отражалась она – и только. В девичьих кудрях запутались лучи прожекторов и блестки лака для волос. Рука вытянулась, обнимая партнера за шею, касаясь самого нежного, самого интимного отрезка его кожи, врываясь в волосы на затылке – всего на миг, чтобы почувствовать, что сейчас он действительно с ней, а она – с ним. Я видел, как замерла ее юбка-солнце и рюмочки на туфлях, которые только что отплясывали, будто в последний раз в жизни.

Если боги действительно есть, то вот они – передо мной.

– Вот тогда-то я и стал настоящим фотографом. Потому что именно в тот миг… я кое-что понял.

Подол юбки Карен дернулся и продолжил двигаться по кругу. Мир отмер, и время вернулось в свои права. Спустя секунду девушка зажалась, застыла – на этот раз по-настоящему, и обратила на меня глаза:

– Итан?… Вы будете щелкать?

Я замолчал. Интервьюер выглядела максимально спокойной, но только дурак бы не заметил, как пытливо она смотрит мне в глаза в ожидании продолжения. Она вдохнула, выдохнула и вкрадчиво задала вопрос:

– А что же вы? Почему вы не стали снимать?

Я промолчал. И улыбнулся.